Персонаж Либерти, зараженный.

Поймать тварь не так сложно, как кажется обычным людям. Пригладить тетиву лука - практически нежно. Так, пожалуй, трогают любовницу, а не оружие. Либерти нравится звук, этот натужный стон, с которым тетива оттягивается назад, вслед за пальцами. Как напрягается "полумесяц" и тонко вибрирует стрела. Прости меня, брат.
Росчерк пронизывает воздух с низким, утробным жужжанием. Полет, исчисляемый секундами и инфектор болезненно взвизгивает - пора спускаться за добычей. Пора отужинать наконец - ибо возможно, поймать иную тварь сегодня не представится возможным.
302-ая улица. Широкая, практически пустая - только соседний дом лежит в руинах, да начало улицы забито автомобилями. Здесь немного спокойнее. И подозрительно - ни единого некроморфа кроме пойманного. Охота подходит к концу?
Свобода спрыгивает с насыпи и медленно обходит свою жертву по кругу - тварь дергается, пытаясь отцепиться от жала, коего к земле пригвоздила стрела. Один бешеный рывок, второй - плоть рвется и Либерти понимает, что его ужин вполне может взять и скрыться с глаз. Время? Около шести часов вечера. Трудно ориентироваться, когда все вокруг встало. И даже немного больше, пожалуй.
- Ма-ать твою. - шумно выдыхает Коннор сквозь зубы и смотрит на инфектора с неприкрытой ненавистью. Эти его безудержные попытки вывернуться, этот отчаянный страх поднимает в зараженном возбуждение. Пробуждает те инстинкты, которые должны быть чужды человеку, живущему на поверхности. Блять, головой надо думать, а не членом.
Он настраивается на ментальный канал, исходящий от Матери и не отрывая взгляда от полу-трупа, разрывает его, подключая к своему. Чувствуешь, тварь? Да тебе, по ходу, вообще не знакомо такое ощущение, как желание потрахаться. Метания затихают - инфектор "обнажает" свои покрытые красными жилками глаза и звонко шипит - так звонко, что барабанные перепонки человека, кажется, сейчас лопнут нахрен. Либерти судорожно сглатывает и опускается на колени - белый плащ уже наполовину изгажен в пыли и земле.
Из сапога выхватив короткий нож - отсекает твари жало - чтобы она, неожиданно вырвавшись из под контроля не всадила кость ему прямо в лоб. И придерживая взвизгивающего некроморфа, насильно поднимает его скатообразную голову.
Кенуэй едва сдерживает глухой полу-стон, срывая с себя плащ и футболку - тонкие "усики" сраного трупа проходятся по обнаженной коже, то ли лаская её, то ли примериваясь - как бы побыстрее отсечь конечности от тела. Ах да, тварь же под контролем.
Она приподнимается, следуя невысказанной команде и высовывает язык, чем-то напоминающий человеческий, изо рта под оборванным жалом. Человеку не нужно повторять дважды - он склоняется, облизывая губы в нетерпении и с отвращением замечает, что никогда не целовался с мертвецом.
Рот некроморфа - горячий, словно бы его бьет лихорадка, слишком горячий для трупа. А кто сказал, что он труп? Когтистая, кривая лапа, расцарапывает торс человека и он отвечает тем же шипением, что и монстр недавно - и обводит своим розоватым языком темный язык этой поганой сволочи. Солнце выжигает узоры на спине.
Прежде чем Коннор сам озвучивает команду, инфектор обхватывает его торс склизкими "крыльями" и подается вперёд, невольно открывая рот шире. Хорошо, что у него нет острых как иглы зубов. Или есть - но человеку как-то не до того. Стон приглушает поцелуй полу-мертвой плоти - зараженный неистово заталкивает свой язык в чужой рот и сам того не замечая - разъединяет его на щупальца - такие же склизкие, как внутренности этой твари. От него воняет смертью, гниением и чем-то ещё - неизвестным. От человека несет потом и возбуждением. Щупальца посасывают почерневший язык и Коннор понимает, что ежели так продолжится - он потеряет контроль над монстром. Усики твари оглаживают пах.
Краем глаза, зараженный только сейчас замечает темную фигуру на границе света и тьмы - отрывается от поцелуя и облизывая влажные губы щупальцами, что раньше были языком, замечает: - И как, со стороны смотрится лучше?
Контроль рябит. Некроморф упирается лапой в член. Сука! Человек моргает, пытаясь вернуть зрению четкость и прикусывает нижнюю губу, пытаясь уравновесить и тяжелое дыхание, и бешеный стук сердца, и чертово неуместное возбуждение. Наличие наблюдателя, смущает его даже меньше, чем саму тварь, которая должна была быть предназначена для вечерней трапезы.