БЫВАЕТ СМОТРИШЬ И ЧУВСТВУЕШЬ СЕБЯ БОГОМ. ПРИЯТНОЕ ОЩУЩЕНИЕ.
[Так получилось, что я, Соня Ру, двадцати восьми лет от роду, застряла в этом аду. Или благословении, тут уж как посмотреть. А ведь начиналась вся эта история в лесу под деревней Ла-Рок-Гажак.]
Прозвище: Сонька.
Род деятельности до начала катастрофы: пациент психиатрической клиники.
Принадлежность к фракции: выживший.
Музыкальное сопровождение: Sabaton - The Lion From The North.
LIBERA ET IMPERA!
Для начала вернемся в прошлое, где матушка моя возлеживает враскоряку на кровати, а батюшка с неистовым огнем в глазах пытается принять у нее роды. Преждевременные, поэтому скорая все еще едет и когда наконец прибудет к нашим воротам, из нас двоих – матери и ребенка – выживу только я. Это было мое первое убийство, не слишком осознанное да и не специальное, но именно оно стало причиной этого хаоса в моей голове.
Мужчина средних лет держит на руках тихий кулек и завороженно смотрит на свою мертвую жену. Горячая вода вперемешку с кровью стекает с его рук, образуя на деревянном полу неприглядную лужицу. Он делает шаг вперед, но страх перед осознанием действительности парализовывает раньше. За окном слышится вой сирены, кто-то бежит по крыльцу и со всей силы толкает входную дверь.
- Она умерла. Боже, она действительно умерла.
Терять любимых всегда тяжело.
А вот я хожу в школу – деревенскую, правда. Но меня все устраивает, я счастливый и довольный ребенок, который живет в лесу в окружении потрясающих чучел и красивейших оружий. Папочкино ружье (оно ему осталось от дедушки) висит на стене – это самое почетное место – и дожидается своего часа. А пока я просто любуюсь на него перед сном и мечтаю, как отстрелю яйца мальчишке из класса, который дразнит меня за брекеты. Хихикаю сквозь сон: до ружья мне далеко, но папочка уже учит стрелять меня из лука.
Леону как вполне себе состоявшемуся лесничему стрелять в животных не только утеха, но и добыча провианта. Стрелять можно в зайцев, лис, барсуков, а вот олени и косули под запретом. Однако маленькой Соне это сложно объяснить: ей хочется добычи покрупнее. «Стреляй, папочка!» - кричит она и чуткий заяц тотчас убегает далеко в чащу леса. Леон досадно опускает ружье, а дочь укоризненно смотрит на него. Во взгляде детских глаз читается упрек: а вот если бы это был олень… «Если бы олень, ты бы кричала еще громче», - смеется Леон и щелкает Соню по носу. Ребенок морщится, затем вскидывает руки кверху и просит: «Дай я, дай я!» На свет из охотничьего мешка появляется маленький самодельный лук.
Как бы вам это сказать, папа вроде как двинулся башкой своей после смерти мамочки. С каждым годом все больше прикладывался к бутылке – любовь всей жизни, видите ли, потерял. Впрочем, сдвиг по фазе у нас семейное, хе-хе. Но спешу заметить, что он первый начал. Приходит вдруг из города, пышет перегаром, стягивает с меня одежду. Я-то кричу и выбиваюсь. После это еще неделю сижу дома, боясь появиться в школе с синяками по всему телу. Папочка говорит, что я очень похожа на мамочку. Плачу и смеюсь, потому что мамочку я люблю.
Леон сидит на краю кровати, крепко сжимая свою голову. Сами демоны водят в его сознании хоровод, мешая ясно мыслить. Позади него лежит точная копия любимой жены. Лежит и боится дышать, маленькая сучка. «Ты хочешь вернуться ко мне, я знаю, я тебя жду», - горячие слезы струятся по щекам Леона, волна ностальгии и тоски захлестывают его и уносят за собой. Соня прерывисто дышит, на ее ногах кровь, а подушка под головой промокла от слез. Но если папочка так сделал, значит, она это заслужила. Наверно. Соня еще не уверена.
Далее я хожу в школу как ни в чем не бывало. Смотрю на своих одноклассниц и думаю, неужели они тоже проходят через все это? Может, так заведено во всех семьях всего мира: отец спит со своей дочерью. В пьяном угаре он называет меня именем матери, и я начинаю сомневаться в правильности происходящего. Мне плохо, отвращение к себе разрывает на части, а тело без конца болит. Спрашиваю у Лиз, что они делают с папочкой по выходным. Лиз смеется – она такая красивая – и говорит, что ходят удить рыбу. Спрашиваю: «А что еще?» И она перечисляет и перечисляет… Нет ничего такого. Мне становится так стыдно, что я сбегаю с уроков и громко плачу на опушке леса. Все это неправильно. Я не заслужила такого, теперь точно знаю.
Разметав все чучела по дому, Соня хватается за нож и режет мягкие шкурки давно мертвых животных. Чертово отцовское хобби, еще одно извращение полоумного старика. Затем Соня замирает, внезапная догадка светится в ее зеленых глазах. Отцовское ружье наконец-то будет снято со стены. Торжественно, в полной тишине, лишь в голове звучат звуки тамтамов.
Решение приходит мне в голову как-то само собой. Я беру свой арбалет, который презентовал отец на недавний праздник, беру его фамильное ружье и иду в лес. На деревню участились набеги лис в тот год, вот он и ставил капканы на границе. Под ногами хрустит хвоя, а мне так легко и спокойно – пьянящее чувство свободы и покалывающего азарта. Кисти рук чуть потряхивает в предвкушении: я всегда просила своего старика охотиться на добычу покрупнее, но олени и косули в нашем лесу находятся под строгой охраной. Вижу, как он возится с очередной приманкой, настраивая чуткий язычок капкана. Стрелять из ружья я не умею, но мне и не надобно.
Соня стоит над стонущем Леоном и внимательно разглядывает его лицо. Леон открывает рот и пытается что-то сказать, но что-то внутри мешает ему. Наверно, арбалетный болт. Соня хихикает и пинает отца в бок. Стоны становятся громче. Но вскоре они затихают, как и затихает эхо от двух оружейных залпов.
Кручусь на стуле перед врачом (не зря же дали с колесиками) и рассказываю про свое прошлое. «Тебе его было жалко?» Смотрю на нее как на полоумную, затем задумываюсь. «Нет», - говорю. – «Жалею лишь, что чучело набить не успела». Врач делает свои дурацкие пометки в тетради и как-то странно улыбается мне. С жалостью – противно до жути. «Я бы и из вас чучелко набила. Вы красивая». Но ей, кажется, не нравится мой комплимент.
За это время Соня стала забывать, зачем она убила папу. Она его до сих пор любит и очень переживает, что его задрали медведи. Врач говорит, что это не так. Потом Соня вспоминает, что отца подменили инопланетяне и ей пришлось спасти деревню от него. Очень жаль, что отца похитило НЛО, Соня чувствует, что тоскует. А вот подменыша было не жаль. Врач снова качает головой и утверждает, что она убила своего отца. Соня задумывается на мгновенье и больше ничего не говорит: лишь в прогулочный час попытается вспомнить на местной кошке каково это – убивать. Нет, она не убивала папочку. Соня это точно знает. Ее папочку украли пришельцы, потому что он был выдающимся охотником.
А потом случилась вся эта кутерьма. Встаю, подхожу к окну, а там люди бегают по улицам и что-то кричат, Париж чуть ли не в руинах лежит. Я все сразу поняла: вернулось НЛО, которое папу похитило. А мне никто не верит, дают новые таблетки и куда-то подальше в помещения заводят. Окошек больше нет, смотреть не разрешают. Со мной тут психи разные околачиваются: натуральные такие. Сопли пускают, ловят карликов-коммунистов, суют в штаны утреннюю кашу. Я дико бешусь от этого и не понимаю, почему меня, вполне себе разумного человека, запихнули в этот цирк уродов. И тут прилетает бомба.
Соня стоит посреди разрушенной улицы и ошеломленно разглядывает обломки бывшей больницы. Недалеко от нее слышны стоны еще точно таких же счастливчиков, те, кто удачливей, остались под тяжестью бетона. В ушах плотный монотонный гул, перед глазами маячат черные жучки: неуловимые мрази. Соня делает шаг и хватает себя руками за плечи – февральский холод не заставляет себя ждать. Холодно и страшно. Непонятно. Чьи-то руки накидывают на нее плащ и ведут за собой. Соня охотно подчиняется, лишь бы оказаться подальше отсюда.
Вот так я и встретила новый мир. В разорванной рубашке и больничных тапках. Меня подобрал Жан – местный диггер. Прикиньте, как повезло! Сказал, что на поверхности оставаться опасно, вот мы с ним и ушли в подземку. Жан был чудо – постоянно носил с собой фотографию какой-то девчонки и кричал во сне от кошмаров. Мне нравилось находиться рядом с ним: он, похоже, видел во мне свою погибшую дочь, а я и не отказывалась пользоваться свалившейся на меня заботой. С Жаном я провела три года, успев вызубрить эти хитросплетенные подземные коммуникации. А потом он просто неудачно упал. Нет, серьезно, я даже его не трогала. Он упал с постройки, куда мы выбрались, и сломал себе позвоночник. Я так думаю, потому что валялся и хрипел, просил его не бросать. А я-то чую, что еще немного и стая некроморфов прибудет – этот дурак, когда падал, уйму шума организовал. Жалко его такого целого бросать. Жалко одной было оставаться. Еще жальче – помирать. Перерезала ему глотку, чтоб не мучился уж, а напоследок кое-как отпилила руку – еду мы в тот день так и не добыли.
Еще пять лет пролетели в трудах и заботах. Почти каждый год у меня сменялся попутчик, ненавижу быть одна. Некоторых мне пришлось убить, чтобы выжить – один, например, умудрился чем-то заразиться. Все твердил, что не опасен для меня. Но я на всякий случай все равно его прикончила, пока тот спал. Некоторые мне просто так не нравились – у парочки обнаружила заначку. Эй, пока у нас союз, никаких заначек, упыри! Зато научилась всякому у каждого. Полезные знакомства!
Года два назад я стала задумываться, что пора бы уже приобрести дом, которого у меня никогда не было. Эти мысли превратились в навязчивую идею – а почему бы и нет? Новое общество, без калек, больных и прочих дефективных людей: все объединены в огромную семью, которая процветает, растит потомство под рамки нового мира. А самое главное – живет в союзе с болезными этими - с инфекциями. Или эксплуатирует их – одно другому не мешает, знаете ли.
Нашла какую-то побитую собачонку. Еще щенок, вероятно вырастет в здоровенного немца. Если я его, конечно, не брошу. Жалко стало, вспомнила убитую кошечку в больнице и устыдилась. Это мне за грехи мои – искуплять послали.
А вот год назад я наконец прибилась к какой-то шайке бандитов. И на рожу бандиты, и ведут себя так же. Один вот – инфицирован. Я ему говорю, что он станет первым солдатом моего нового мира, как только расправлю крылья. Но он, кажется, не верит, что у меня что-то получится. Ой, да ла-а-адно, в больнице мне тоже не верили, что папочку забрало НЛО. И кто теперь прав, кто?!
Потихоньку ищу единомышленников, способных нести просвещение в массы. Ну и покорять новые вершины разрушенного Парижа.
♥ Самец немецкой овчарки по кличке Моби Дик.
♥ Охотничий нож.
♥ Арбалет Barnett Crossbows Ghost 410 и связка самодельных болтов к нему.
♥ Рукописный план подземных коммуникаций.
♥ Моток веревки, пять штук карабинов, альпинистическая амуниция, здоровенная стальная цепь.
♥ Три зажигалки на бензине + самодельная из кремня.
♥ Топор.
♥ Фонарик, шесть упаковок батареек к нему.
♥ Клейкая лента, пачка гвоздей и молоток.
♥ Походная аптечка.
♥ Два медвежьих капкана, три капкана на мелкого зверя.
♥ Одна банка крысиного яду (остаток меньше половины).
Хорошо ориентируется как в подземке, так и на поверхности Парижа, ставшим уже родным. Знает, где и что можно достать, а также кому это сплавить. Трещит как сорока, болтает как пулемет, зубы заговаривает тоже эффективно. Ловко стреляет из любимого арбалета, ножом орудует только при необходимости ближней защиты – чаще всего использует для разделки тушек. Сечет в охоте, умеет ставить капканы на зверя: мелкого для еды, в большие ловит некроморфов и тоже сплавляет заинтересованным лицам. Любит дружить, поэтому дружить умеет (пусть немного маниакально), пока жив тот, кому ее дружба необходима.
Помимо родного французского говорит на ломанном английском и русском. Знает пару фраз, необходимых для установления контакта, на немецком.
Знает навыки первой медицинской помощи, может и вывих вправить, и наоборот его создать.
Быстро улепетывает от греха подальше.
Родственники: померли. | Волосы: длинные, рыжие. |
Отредактировано Sonya Roux (5 Авг 2016 15:44:12)
