Кто-то видел некоторое дерьмо и не может забыть – кто-то в нем жил и здравствовал. Мэри же и есть это дерьмо. Девушка потеряла рассудок куда ранее, чем скверна поразила её пустое от разума тело, но в секунды мимолетного озарения, когда юная парижанка выныривает из своего сладкого забвения, она оказывается нигде, никогда и, самое удивительное и устрашающее, кем-то.
Сколько молитв было прошептано шершавым стенам, которые существовали лишь некоторое время, пока руки ещё знали, каково оно – чувствовать и не оставлять куски гниющей плоти на острых выемках необработанной поверхности. А сколько проклятий вырвалось из харкающей кровью глотки свирепствовать душераздирающим яростным эхом в узких коридорах, срывая пыль из безразличных глазниц столь же бесчисленных черепов! Ужас, объявший затухающее сознание, был нестерпим – она не мертва.
Господи. В одно мгновение для неё исчез весь мир – в кромешной тьме со звуками на грани галлюцинаций. И она, конечно же, не знает, что произошло на самом деле, но подозревает, что ад сошел на землю – не такой, как в книжечках, в том числе Библии (о, веру она потеряла столь же стремительно, как и человеческий облик) – выходящий за пределы человеческой возможности осознать произошедшее.
Они проснулись. И поняли, что реальная жизнь была лишь чьим-то сном: то, чем они жили поколениями, тысячелетиями и строили догадки теорий эволюций – все пустое и сущая выдумка, лишенная значения и смысла. Поэтому все ушло, как бы стерли пыль с окон. Осталось дождаться хозяев этих страшных снов.

Каждый раз, когда она просыпалась – слышала невыносимое жужжание на границе слуха, если было бы возможно – от него бы скрежетала зубами и пробралась пальцами в ушные раковины, дабы выцарапать барабанные перепонки и мозги вместе с ними. Но Мэри безвольна – без ощущения реальности происходящего, нынче, даже выходя из сна, бредет. Неважно куда. И неважно, во что впивается телом каждый раз – оно, это чье-то тело, поворачивалось и шло куда-то дальше.
Будь ты проклято.
Случайное шарканье обуви – нечто содрогнулось. Неведомым волшебством расправляя мертвые мышцы, деформированная рука с тонкими и длинными пальцами (если не костьми вовсе) выныривает из тьмы более глухой, чем та, что свистит в коридорах дразнящими сквозняками, которые, как ты не лобзай земь, не выведут ни к выходу, ни, тем более, свету. И эта распростертая ладонь не дотягивается до лица, изумленного и скошенного омерзением и ужасом, почти что отчаянным жестом пальцы медленно вянут и растворяются во мгле.
- Кхги-ги-хи, - звучит из провала и шум шороха исчезает.
- Х-х-х, - и зловонное дыхание раздается напротив Скотти в гибельной близости. Мэри слышит его дыхание и, на самом деле, его выдало сумасшедшее сердце. Реберные «крюки» ненавязчиво цепляют верхнюю одежду, совершенно негромко издавая голодный хруст. Длинные руки сомкнули кольцо за спиной жертвы, ни в коем случае не касаясь её.
Она столько лет не ела.
Но именно сейчас язык проходится кончиком по ледяной щеке человека, неясным образом влажный и горячий, как бы его лизала в конченой лихорадке шлюха, больная бубонной чумой – судя по своеобразной шершавости неестественно длинного языка. Распахнутое тело источало жар изнутри и неумолимо приближалось, стараясь окончить мучительную близость – близость долгожданной еды и долгожданного живого существа.
Нестерпимо жужжало в голове. Кончики острых жвал касаются скул, слегка поддевая кожу – скорее по неаккуратности, если такая возможна у трупа. Не окончившийся приступ осознанности мешает без колебаний завершить ситуацию: неожиданно язык уходит внутрь и словно бы пытается вспомнить свои старые трюки.
- …эрыи, - выдыхает на парня нечто без всякой интонации, - …эри, - острые пальцы стальной хваткой сжимают плечи несчастного в ожидании ответа.